Иди и живи (2005)

Знаешь, есть такая пронзительная история про мальчишку из Эфиопии... В общем, в середине 80-х израильские власти решили спасти тысячи людей, которые буквально выживали в эфиопской пустыне. И вот одна мать — сама уже на краю жизни — буквально выталкивает сына в этот «исход», сама остаётся умирать. Сердце же разрывается: как можно отпустить ребёнка в неизвестность, да ещё понимая, что сама его больше не увидишь?

А дальше — вообще дикая смесь судеб. Мальчика забирает семья тунисских евреев, называют Шломо, и он вроде бы вливается в израильскую жизнь. Но представляешь этот винегрет в голове? Дома — молитвы на иврите, мамины христианские крестики в памяти, на улице — французские шансонье из папиного магнитофона. В школе его то дразнят «кошерным эфиопом», то снисходительно похлопывают по плечу: «Ты же почти свой, не как они». А он сам-то кто? Откуда? Даже цвет кожи предательски напоминает, что корни — там, где осталась мать под раскалённым солнцем...

Сложнее всего, мне кажется, было не потерять себя. Ведь его любят приёмные родители, но эта любовь — как тесная рубашка: греет, да душит. То соседка на рынке брезгливо морщится, когда он берёт яблоки, то учитель истории вскользь бросает: «Ваши племена всё же далеки от цивилизации». А он стоит, сжимая потёртый крестик в кармане, и молчит. Молчит, потому что слова застревают где-то между песками Эфиопии и шумным Тель-Авивом. Вот так и живут тысячи Шломо — между мирами, временами, культурами. И главный вопрос не «кто я?», а «как собрать себя по кусочкам и не сломаться?»