Искупление (2010)

Знаешь, есть такая история про глухую деревушку в чаще леса, где затерялась старинная церквушка. Служит там батюшка Алексий — добрый, но усталый, будто сам воздух этих мест вытягивает из человека силы. А при нём Демидов — этакий медведь-затворник. Силач, молчун, лицо словно из камня высекли. Общается только с батюшкой да его женой Ольгой, да и то больше молча. Чай пьёт, дрова колет, свечи меняет — будто тень, а не человек.

Странные у них разговоры случались. Демидов, бывало, вцеплялся в тему как бульдог: «А если на войне? Если ради спасения своих?» Батюшка вздыхал, крестил воздух: «Грех, сынок. Даже если ангелы за твоей спиной стоят». А Демидов-то не просто так спрашивал — видно было, что вопросы эти у него из нутра рвутся, как ржавые гвозди. Ветеран он, афганец, знаешь ли. Не понаслышке про кровь и песок в зубах. Говорят, по ночам он в церкви на коленях стоял, лоб о каменный пол давил — может, искал ответы в трещинах между плитами.

И вот напасть пришла. Объявились в деревне беглянки — три девушки, перепуганные как зайцы. Глаза пустые, на руках синяки-отметины. Сбежали от ублюдков, что их в бордели азиатские гнали. Тут бы историю закончить — ан нет. Бандиты следом явились, звериные рожи под капюшонами. Топоры, обрезы, крики пьяные — адское варево.

И стоит Демидов на паперти, пальцы в замок сцепил так, что кости хрустят. В глазах — та самая афганская пыль. Батюшка шепчет: «Не поднимай руки, чадо. Грех...» А в голове у солдата, наверное, карусель: «Опять? Сердце снова каменным станет? Или дать им всех перерезать — зато душу спасти?»

Интересно, он в тот момент вспомнил тех, кого заколол штыком двадцать лет назад? Или лицо матери, которая молилась за него у киота? Рука сама тянется к топору за дверью — привычка, мышечная память. А где-то внутри мальчишка-призывник кричит: «Не надо! Хватит!»

Но ведь он же не святой, в конце концов. Просто человек — с трещиной поперёк сердца.