В пригороде Неаполя 45-летний Бенито Соррентино, ветеран завода *Fiat*, втирает оливковое масло в потрескавшиеся руки после смены. Его соседка, вдова Роза, стучит в дверь: «Опять свет отключили. Дай свечу, а?» — протягивает ей коробку спичек с потёртым логотипом пиццерии *Da Luigi*. Ночью Бенито копается в ящике с письмами от брата Франко, который после ссоры в 1981-м сбежал в Лейпциг. На обороте открытки с видом церкви Св. Фомы — адрес: *Kurt-Eisner-Straße, 17*. Утром Бенито покупает билет на
Знаешь, когда смотришь что-то про ту эпоху, кажется, будто всё должно быть напыщенным и далёким от жизни. Но тут — вау! — ты вдруг проваливаешься в мир, где люди смеются, влюбляются, дерутся из-за ерунды, как будто это не XIX век, а наш двор. Тоска по дому, измены, ссоры на балах — всё это как будто проживаешь сам. Вот смотришь на этих дворян с их мундирами, а потом ловишь себя на мысли: да они же такие же, как мы, просто свечи вместо лампочек и кареты вместо такси! А война… Боже, она тут не
Знаешь, иногда попадается такое кино, после которого сидишь и не можешь отдышаться? Вот тут как раз тот случай. Смотришь — и будто сам оказываешься внутри этой истории: запахи пыльных улиц, шепот ветра в старых шторах, а герои... Боже, они как живые! Кажется, протяни руку — и коснешься их боли или радости. В какой-то момент я даже забыла, что это экран. Та сцена с письмом — помнишь, когда камера дрожит, будто снимает на старую пленку? Меня аж передернуло. И музыка! То нарастает, как гроза, то