Лола Наймарк

Во Франции, среди узких улочек Прованса и душных парижских метро, разворачивается история двух потерянных душ. Лиза, реставратор из Марселя, случайно находит дневник 18-го века в руинах аббатства — там говорится о проклятой реликвии, способной «переписать волю Бога». Её тянет в Италию, где последний след ведёт к Джованни, циничному археологу, который давно закопал свои мечты под слоями прагматизма. «Ты серьёзно веришь в эту сказку?» — хрипло смеётся он, закуривая сигарету на террасе с видом на
Знаешь, есть такая история про мальчишку из рабочей окраины — Момо. Представляешь, парень вроде и не сирота, но отец у него… Ну, тот самый случай, когда живой человек хуже призрака. Вечно в депрессии, в четырех стенах киснет, а ребенок как сорняк растет — сам по себе. Улица его воспитывала, точнее, местные девчонки с подворотен. То булку подсунут, то по голове погладят — сердце-то не каменное. А еще была эта лавчонка Ибрагима — тесная, как шкаф, пахнет специями и тайнами. Хозяин — тихий дедок с
Представь себе Париж 40-х — серый, перекошенный сапогом оккупантов. А среди этого ада вырисовывается фигура Миссака Манукяна: рабочий, поэт, да какой-то безумец, который больше верит в стихи, чем в автоматы. И ведь вокруг него — не солдаты, а сборище отверженных: еврейский мальчишка с вечно дрожащими руками, венгерка, что ругается на трёх языках одновременно, испанец с вечным окурком в зубах… Сборная солянка из эмигрантов, которым вдруг стало не всё равно. Не за флаги или политику — за ту
Представьте: семнадцать лет, положила тест на край раковины — две полоски. Сердце в пятки, а в голове каша: что делать-то? Клэр, обычная девчонка, которая ещё в детские крема от прыщей не закончила, вдруг решает оставить малыша. А вокруг — шепотки, косые взгляды, эти вечные «ой, а я же говорила…». Ну её, эту пьесу! Бросает работу в магазине (прощай, скидка на печеньки), срывается из дома как ошпаренная — лишь бы не видеть, как мама прячет красные глаза. И вот она, судьба-насмешница: дождливым