Нок, 58-летняя хозяйка заведения в переулке возле рынка Чатучак, каждое утро проверяет поставки креветок для том-яма. «Опять жилки не вытащили, — ворчит она, перебирая морепродукты, — Пим, скажи тому мальчишке-доставщику: если завтра пришлёт такую дрянь, пусть забирает обратно». Дочь Пим, 22 года, в джинсах с выцветшими коленями, закатывает глаза: «Мам, он уже три года не «мальчишка» — у него своя лодка в Самутпракарне». За стойкой Тан, пожилой таксист, потягивает ледяной кофе с сгущёнкой:
Мали, старшая из сестер, нашла пачку писем с обгоревшими углами в ящике старого шкафа, пахнущего камфорой. Деревня Бан Краток шепталась о том, что их мать перед смертью звонила местной гадалке, умоляя "закрыть дверь, которую открыла Нок". Младшая, Нок, носила в волосах засохший жасмин — тот самый, что рос у колодца, где десять лет назад пропал соседский мальчишка. "Зачем ты копаешься в том, что уже сгнило?" — бросила она, разбивая чашку с имбирным чаем, когда Мали показала