Казарма в глухом районе, окружённая выжженными холмами. Яман, сержант с шрамом через бровь, роется в рюкзаках новобранцев. У Али, парня из Стамбула, вытряхивает пачку сигарет: «Здесь не кафе на Босфоре. Завтра — 20 кругов по плацу». Вечерами ветераны вроде Мехмета, который хранит в тумбочке фото беременной жены, громко ставят на кон серёжки или часы в карточной игре. После отбоя Али крадётся к умывальнику, прячет под мокрым полотенцем смятое письмо: мать пишет про долги за квартиру. Яман
Знаешь, как бывает в этих сериалах? Вот смотришь — Озан, этот мажор из Стамбула, только клубы да яхты в голове. Папаша, видимо, решил, что хватит баловаться, и отправил сыночка «на перевоспитание» в какую-то глушь. Ну ты же понимаешь: коровы, сено, никаких вечеринок до утра. А тут — бац! — Назлы. Не городская кукла с накачанными губами, а настоящая: смеётся так, что у самого настроение поднимается, и смотрит на мир будто впервые. Озан, конечно, сдулся как шарик — влюбился по уши. И всё бы
Эмир, парень с постоянно заляпанными машинным маслом руками, торопился через переулок Кадыкёя, спотыкаясь о треснутый тротуар. Он нёс Лейле коробку лукума, купленную у слепого продавца возле парома, — она упоминала вчера, что бабушка обожает эти розовые кубики. Лейла в это время вытаскивала учебники из рюкзака с оторванным ремнём в библиотеке «Хайдарпаша», где кондиционер гудел, как больной холодильник. «Зачем тебе эти древние книги?» — спросил он, разглядывая потёртый переплёт о византийских