Elif Akarsu Polat

Эмир ковырял ключом в зажигании старого «Тофаша», пока отец, Мурат, стоял в дверях мастерской с пачкой сигарет «Tekel 2000» в руке. «Опять эти японские тачки чинишь? — хрипло бросил он, разминая больное колено. — Научился бы «Шаханы» ладить, клиентов бы втрое больше было». Эмир вытер руки об промасленный фартук, бросив взгляд на фото матери над верстаком — она смеялась в кадре, обняв велосипед у пролива Босфор. За стеной гудели паромы, а Айше, соседка-студентка, торопливо перебирала конспекты
Эмир, худощавый парень в потертой кожаной куртке, копался в коробках на блошином рынке Кадыкёй, когда нашел потрескавшийся медный фонарь с гравировкой в виде полумесяца. «*Bunu nereden buldun?*» — хрипло спросил старик-торговец, указывая на находку. В мастерской деда, заваленной эскизами османских мозаик, Эмир обнаружил дневник с координатами: «41.0082° N, 28.9784° E» — район старой цистерны Базелика. Его сестра Айше, студентка-реставратор, узнала символ на фонаре: «Это не украшение — схема
Эмир, парень в потёртой кожаной куртке, сидит в кафе на окраине Стамбула, разглядывая трещину на чашке с кофе. За окном — шум Кадыкёя, продавцы каштанов и школьницы в синих юбках. В дверях появляется Лейла, её волосы пахнут дождём, а на ладони — шрам от ожога, о котором Эмир спрашивает: «Это из-за той бенгальской свечи в парке?» Она кивает, достаёт из сумки потёртый блокнот с детскими рисунками. Они вспоминают, как десять лет назад прятали его под плиткой у мечети Сулеймание, но теперь там