Триумфальная арка (1948)

Равик, хирург без гражданства, шьет рану в полуподвальной клинике на Монмартре. Его пальцы в крови дрожат не от усталости, а от воспоминаний: гестаповские сапоги в Нюрнберге, допросы, побег через канализацию. В кармане — фальшивые бумаги на имя Вермо. «Доктор, у вас пациентка с прободной язвой», — стучит медсестра. В операционной — женщина в шелковом платье, пахнущем абсентом. «Выживу?» — хрипит она. «Если перестанете врать о том, как получили этот шрам от ножа», — бросает он, зажимая зажим на артерии. По ночам он бродит по набережной Сены, слушая, как торговцы рыбой спорят из-за цен на камбалу.

Жоан, та самая пациентка, находит его в кабачке «У пьяного матроса», где он глушит кальвадос. «Вы спасли жизнь, а я даже вашего имени не знаю», — говорит она, сдвигая шляпку с пером. Он молчит, разглядывая шрам на ее шее — как нитка жемчуга. Она тянет его в свой мир: душные театры, где играет Шекспира, квартиры любовников с позолоченными ручками на дверях. «Ты как эти руины на площади Звезды — все пытаются пройти сквозь, но никто не замечает трещин», — смеется она, закуривая. Когда гестаповец Морозов, тот самый из Нюрнберга, появляется в Париже, Равик крадет у него портсигар с монограммой — улика или сувенир? Жоан находит портсигар в его пальто: «Ты же не станешь мстить?» Он чистит картошку тупым ножом, не глядя: «Мне важнее, чтобы ты не умерла от глупости, пока я тут режу овощи».