Я ругаюсь (2025)

Первую их встречу в лондонском кафе «Ржавый джем» испортил пролитый латте. Хина Сато, архитектор из Осаки, молча смотрела на растекающуюся по её чертежам коричневую лужу. За соседним столиком раздался громкий смех. «Боже, ну ты и раззява, Саймон!» — вырвалось у его спутницы, Элис Кларк, рыжеволосой графического дизайнера. Её слова повисли в воздухе, а Хина лишь поджала губы, вытирая листы бумажной салфеткой. Для неё это был не просто беспорядок, а вторжение в чёткий порядок линий и цифр. Саймон Блэкуэлл, тот самый виновник, смущённо бормотал извинения, поправляя очки, но Элис лишь фыркнула: «Да ладно, не устраивай тут драму. Это же просто бумага».

Их пути снова пересеклись в одном агентстве на Флит-стрит, где Хина курировала редизайн офиса, а Элис с Саймоном работали над рекламной кампанией. Конфликт стал ежедневным ритуалом: замечание Хины о беспорядке на рабочем месте Элис («Незакреплённые провода представляют угрозу») та парировала шуткой про «токийскую роботу». Саймон, вечно разнимая их, только усугублял всё своими неуклюжими попытками смягчить формулировки. Всё изменилось в дождливый четверг, когда Элис, опаздывая, сломала каблук о скрипучую табуретку в переговорке Хины. Вместо очередной колкости Хина неожиданно молча достала из сумки запасную пару компактных балеток. «Носите. Скрип этой табуретки и так невыносим», — сухо сказала она, не глядя. Элис, примеряя тапочки у плитки в общей кухне, пробормотала: «Спасибо... Наверное». Это было началом хрупкого, негласного перемирия, построенного на мелких жестах: чашка зелёного чая, оставленная на столе Элис после аврала, и криво нарисованная каракуля в виде смайлика на пост-ите, прилепленном к монитору Хины.