Леда Глория

Дон Камилло, грузный священник с привычкой ворчать на распятие в пустой церкви, каждое утро объезжал деревню на старом велосипеде. Пеппоне, мэр-коммунист с щетиной и вечно закатанными рукавами, собирал митинги возле фабрики, где рабочие в замасленных комбинезонах кричали о справедливости. Их пути пересекались на площади: Камилло раздавал детям конфеты из кармана сутаны, Пеппоне выкрикивал — *«Твои молитвы не согреют их зимой!»*. Вечером они спорили в траттории за графином красного — священник
Лючия, дочь сицилийского винодела, приезжает в Марсель с чемоданом, набитым сушеным инжиром и бутылкой оливкового масла с фамильной этикеткой. На вокзале Сен-Шарль она спотыкается о ящик с персиками, которые рассыпает Антуан — коренастый фермер в заляпанной глиной рубахе. «*T’es sourde ou quoi?*» — бурчит он, собирая фрукты, но замечает на её ладони шрам от обрезки лозы, как у его покойного отца. Лючия молча протягивает ему инжир, указывая на царапину на его предплечье: «*Antibiotico
В Альпах, на заснеженной границе между Францией и Италией, таможенник Антуан Дюваль ворчит на итальянского коллегу Кармине Росси из-за контрабанды сыра в старом «фиате». Дюваль, в помятой форме и с вечным запахом чеснока, тычет пальцем в бумаги: «Опять твои фермеры прячут салями под сиденьями!» Росси, расстегнув воротник и жуя оливку, смеётся: «А твои туристы везут вино без декларации — даже бутылки греются у них под мышками». Между ними — ржавая цепь, условная граница, которую они передвигают