Варшава, 1946. Марек Ковальский, тридцатипятилетний адвокат с подпаленным рукавом от кофе, сидит в кабинете с отслаивающимися обоями. На столе — папка дела № 218: расстрел семьи Гурских в 1943-м. Из окна виден кирпичный забор, испещренный пулевыми отметинами. Вечером к нему стучится женщина в выцветшем плаще — Ханна Врубель, бывшая медсестра госпиталя в Кракове. "Вот," — протягивает потрепанную тетрадь, — "писал мой брат, пока его не забрали в гестапо. На последней странице —
В старом районе Лодзи, между кирпичными фабричными стенами, механик Павел Грабовский чинил сломанный трамвай. Его пальцы в масляных перчатках скользили по шестерням, а коллега Марек подбрасывал гаечные ключи: *«Держи, пока старик Зигмунт не увидел, что мы снова копаемся».* По вечерам Павел заходил в молочный бар на улице Пётрковской, где официантка Агата оставляла ему порцию журека без колбасы — знала, что он вегетарианец. Дома в коммуналке на втором этаже соседка Хелена ругалась через стену
Варшава, 1905 год. Томаш «Томек» Вильмовски, пятнадцатилетний гимназист, после ареста отца-подпольщика отправляется к дяде, профессору зоологии Яну. В квартире на улице Сенной пахнет нафталином и старыми книгами: чучело лисы на шкафу, разобранный микроскоп на столе. «Твой отец хотел, чтобы ты учился, а не прятал листовки под партой», — бормочет Ян, поправляя пенсне, но Томек уже шепчется с соседкой Зосей в подворотне — та передаёт ему свёрток с гектографом для печати прокламаций. По вечерам они