Хуан, 24 года, в ржавой «тойоте» перевозит пачки листовок через границу Чили и Аргентины. В багажнике — старые газеты, сверху — корзина с чуррос, чтобы отвлечь патруль. В Мендосе его ждёт Карла: рыжие волосы собраны шпилькой от аптеки «Пуэрта-Нуэва», на запястье — царапины от колючей проволоки. «Ты опоздал на три часа», — бросает она, разгружая пачки в подвал прачечной. По ночам они слушают передачи запрещённой радиостанции: скрип винила, голос диктора прерывается свистом помех. В углу —
Эстебану Ривасу, 16 лет, попался на глаза силуэт с рогами, когда он возвращался из школы через переулок за пекарней *La Aurora*. В воздухе висел запах жареной мерлузы, а на стене рядом ктото нарисовал кечуанские символы. Существо, назвавшееся Ицан, прошипело: *"Слепые не замечают трещин в стенах… но ты теперь часть узора"*, и сунуло ему в руку потёртый медальон с изображением кондора. К ночи у парня начались мигрени — в них мелькали обрывки: шахта в предгорьях Анд, женщина в белом,
Знаешь, иногда кино может так врезаться в память, будто сам через это прошел. Вот смотришь, два режиссера едут в какую-то Кочабамбу — городок в Боливии, про который я раньше и не слышал. Думали, снимут что-то про Колумба, историю далекую, пыльную… Ан нет! Тут тебе вместо парусов и конкистадоров — война за воду. Да-да, сам не поверил сначала: местные против корпораций, которые даже дождь пытаются приватизировать. Представь — из крана не капли, а компании продают им их же собственную воду!