Ээро Хомяков, 54 года, разбирает коробки в подвале городской библиотеки Турку. Натыкается на пачку писем 80-х, засыпанных кофейной гущей. В углу — разбитая лампа, мигает. Айно, коллега с татуировкой совы на запястье, протягивает ему термос: «Опять копаешься в хламе? Пару дней назад тут трубы лопнули, всё промокло». Ээро вытирает очки, читает обрывок: «Если найдешь это, Лена уже не в Хельсинки». На обороте — детский рисунок медведя с часами вместо глаза. В баре «Крууна» Ээро показывает письма
В Хельсинки, на рыбном рынке Кауппатори, финн Тапио Каллио чинит сети, пока его брат Юха спорит с контрабандистами из Таллина. «Лед на Балтике толще, чем твои отговорки», — бросает Тапио, разглядывая треснувший компас с выцарапанной надписью *«Pärnu, 1987»*. В это же время в мастерской на улице Хаапсалу эстонка Лийз Вяльяотс красит раму для иконы, найденной в подвале старой ратуши. По радио трещит прогноз о шторме. Ее сосед Март, таская ящики с водкой, кричит через двор: «Если церковь узнает,
Север Швеции. Девятнадцатый век. Место, где зима тянется почти вечно, где тишина звенит громче ветра, а люди живут по законам земли и страха. В небольшой деревне Кенгис находят тело молодой пастушки — мёртвой, беззащитной, словно часть этого сурового пейзажа. Говорят, её растерзал медведь. Так проще думать, чем признать, что зло может ходить на двух ногах. Жители деревни не ждут расследования, не зовут священника или властей. Они собирают охоту — старики, подростки, измученные крестьяне с