Лайам, парень с рыжими волосами и потёртым рюкзаком, каждый вечер пробирался через дюны возле Брайтона, записывая в блокнот координаты странных провалов в песке. Его сестра, Клэр, работавшая в местном пабе «Морской ёж», находила эти заметки под солонкой после ночных смен: *«54° с. ш., волчья тропа. Следы, похожие на птичьи, но крупнее»*. Однажды утром, пока Лайам копался в яме возле маяка, его накрыло оползнем — под ногами открылся люк с ржавой табличкой *«Property of R. Haggerty, 1893»*.
О, этот фильм... Помню, как впервые наткнулся на него поздно вечером, думая «ну, гляну пять минут и спать». Как же ошибался! С первых кадров словно вмазали по затылку — эти грязные улицы, кричащие неоновые вывески, лица, на которых вся жизнь написана. Ты сразу чувствуешь: здесь пахнет бедой. Главный герой — парень, с которым хочется то обняться, то врезать со всей дури. Тащит на себе весь этот ад, будто мешок с гирями, а в глазах... Боже, эти глаза! То ли отчаяние, то ли бешенство, то ли оба
Представьте себе: Эван Рид, этот крутой тип, который когда-то щёлкал задания для Ми-6 как орехи, а потом вдруг завязал и подался в наёмники. Жил бы себе спокойно, ан нет — сверху влетает какой-то Дэвид Маркам, важная шишка, и суёт ему дельце: мол, урви-ка диск с секретной фигнёй. Ну, Эван же профессионал, думал, обычная работёнка. Ан нет! А дальше — полный трэш. Маркам, видите ли, решил, что беременная девчонка Эвана — идеальная разменная монета. Вот честно, у меня бы крыша поехала на его