Четырнадцатилетний мальчишка по имени Крабат остался совсем один: его родители погибли от чумы, которая разразилась в Германии в семнадцатом веке. Но люди умирали не только от страшного заболевания, но еще и на поле боя. Именно в это время шла война с Римской империей. Крабат оказался единственным из своей семьи, кому удалось выжить. Однажды вечером мальчишка попадает на старую мельницу, где его встречает пожилой мужчина. Он знает о мальчишке все и предлагает ему стать колдуном и научиться
В старом районе Берлина, где граффити на кирпичных стенах сливаются с рекламой шаурмы, детектив Карл Фридман копается в записях уличных камер. Он ищет связь между убийством бездомного у вокзала Ostbahnhof и исчезновением студентки Юлии Мерц. В архиве полиции, заваленном папками с кофейными пятнами, стажерка Лина Шульц натыкается на дело 90-х: тело мужчины найдено в том же переулке, с тем же символом — перечеркнутым голубем. *«Ты проверял канализационные люки?»* — Лина перебивает молчание, пока
Лена, студентка-архитектор, нашла в подвале Берлинского технического университета потёртую папку с чертежами 1983 года. На обороте листа — надпись *«Проект ‘Wiederkehr’ одобрен. Уничтожить после реализации»* и печать ГДР. Она позвонила Йонасу, своему соседу-программисту: «Ты видел схемы подземных тоннелей? Здесь метро обозначено, которого нет на картах». Пока они копались в архивах, Мира, бармен из кафе *KaffeeBlatt*, услышала от пьяного завсегдатая: «Ваши тоннели — не для поездов. Искали то,
Лиза, в красной вязаной шапке с помпоном, каждый вечер рисует граффити на стене заброшенного завода в Кройцберге. Ее мольберт — баллончики с краской, запах которых смешивается с ароматом карривурста из ларька через дорогу. В четверг, после школы, она сталкивается с Яном, новым соседом, который таскает виниловые пластинки в рюкзаке с оторванной пряжкой. «Ты когда-нибудь замечала, как дождь стирает границы?» — спрашивает он, разливая чай в термосе с трещиной на донышке. Лиза молчит, сжимая в
Лизель, 68 лет, ворчит на внучку Юлию, которая тычет пальцем в телефон вместо того, чтобы помочь замесить тесто для штруделя. Её квартира в старом берлинском доме пахнет корицей и масляной краской — вчера Лукас, 10-летний внук, разбил вазу и пытался закрасить пятно на обоях. «Почему у тебя холодильник пустой?» — дочь Катя бросает сумки с продуктами на кухонный стол перед отъездом в командировку. Лизель морщится, глядя на авокадо и бутылку смузи: «Ты думаешь, я кроликов тут кормлю?». Вечером
Знаешь, история этой Адель — прямо как американские горки! Представь: артистка, у которой карьера не сложилась, вдруг решает — а дай-ка я сыграю в другую игру. Финансы, сделки, вся эта взрослая магия. И ведь сначала получается! Девчонка яркая, упрямая, все вокруг только ахают: как ловко она вертится, будто всю жизнь в цифрах копошилась. Деньги льются, народ обожает — ну прям сказка! Но вот что я думаю: а может, всё это слишком уж гладко? Ну не бывает так, чтоб с первого захода… И правда —
Знаешь, есть такие фильмы, которые как удар под дых — дышать больно, но понимаешь, что это важно. Вот смотрю я эту историю про ребят, запертых в своих мирах, и ловлю себя на мысли: "Чёрт, да это же про нас всех!". Эти серые стены школы, вечное ощущение, что ты не в своей тарелке... Будто кто-то вытащил мои подростковые тревоги и вывалил их на экран. Помнишь, как в детстве боялся, что тебя не услышат? Так вот тут это — в каждом кадре. Главная героиня (та рыжая, с взглядом "я всё