Ласло, младший архивист городской библиотеки, находит в старом фолианте конверт с письмами 1956 года, адресованными его покойной бабушке. В них упоминается её брат Атилла, пропавший во время восстания. Заинтригованный, Ласло начинает рыться в семейном подвале на улице Ваци: между ящиками с консервами и ржавыми инструментами он обнаруживает коробку с фотографиями, где Атилла запечатлён с группой студентов у здания парламента. «Ты копнешь слишком глубоко, испортишь мамин покой», — предупреждает
Знаешь, иногда после просмотра очередного ромкома ловишь себя на мысли: "А что вообще делает любовную историю правдоподобной?" Вот недавно наткнулся на безумный монтаж — там, представляешь, собрали сотни (!) самых пронзительных киношных моментов: от неловких первых прикосновений до скандалов с хлопаньем дверьми. И как-то само собой в голове засело: а настоящая-то любовь на экране — она в идеальных диалогах, в идеальной картинке? Или в этих нелепых, смешных, иногда дурацких моментах,
Знаешь, это кино — как странный сон, который не отпускает. Начинается всё с лейтенанта, которого война, кажется, перемолола в мясорубке: весь израненный, с глазами, будто из другого мира. А потом — бац! — прыжок во времени, и вот уже его сын, Кальман, этакий здоровяк, который обожраться готов ради славы. Олимпиада едоков, понимаешь? Сидят, чавкают, а зрители орут — жуть, но и смешно как-то болезненно. И тут — любовь! Гизелла, его двойник в теле, только в юбке. Ну как не влюбиться? У них же даже
**Первый абзац:** 17-летний Ласло подрабатывает в пекарне на улице Ваци, развозит коржики на старом велосипеде с треснувшим звонком. После смены он забирает младшую сестру Эржи из школы, где та жалуется: «Опять Габор списал мое сочинение, а учительница не верит». По вечерам Ласло рисует граффити на стенах заброшенного завода в районе Кёбанья — там он встретил Марию, студентку-архитектора, которая фотографирует трещины в кирпичах. «Тысяча лет простоит, если не снесут», — бросает она, закуривая,