Анна, медсестра из-под Ленинграда, вшивала в гимнастёрку карманы для бинтов, пока её рота отступала через торфяные болота. Командир, увидев, как она волокла раненого бойца, хрипел: «Брось, всё равно не дойдёте». Она перевязала сломанные пальцы обрывком портянки, ответив: «Пока ноги носят, буду таскать». По ночам, отдирая примерзшие к сапогам обмотки, она считала, сколько ступней отморозила за день — три или четыре. Мария, снайпер из Сталинграда, шила чехол для винтовки из плащ-палатки, чтобы
Лена, в клетчатой рубашке с закатанными рукавами, и Миша, в выцветших джинсах, выброшены штормом на каменистый берег. Рюкзак с тремя банками тушёнки, потрёпанная карта без названий и разбитый компас — всё, что осталось от яхты *Чайка*. «Карта мокрая, линии расплылись», — бормочет Лена, развешивая на сосне промокший свитер. Миша ковыряет ножом в щели между камнями, вытаскивает ракушки: «Здесь пресная вода должна быть. Видишь, чайки кружат?» Ночью, у костра из плавника, он чинит крючок проволокой