В дождливом пригороде Бристоля журналистка Лора Митчелл копается в архиве местной газеты, натыкаясь на пожелтевшую заметку 1972 года о пропаже подростка. В углу фото — нечеткий силуэт с крыльями. Ее источник, отставной детектив Том Уолш, в баре «Красный фонарь» разливает виски по стаканам с трещинами: «Спроси стариков на ферме Хендерсонов. Они тогда замолчали, будто ветер язык украл». Лора находит в кармане пальто записку с адресом — Черч-стрит, 14 — и пятном кофе. В полуразрушенном доме
Элис Хартли приезжает в родовое поместье Хартвуд-Холл после смерти дяди — сэр Эдмунд разбился, упав с винтовой лестницы в библиотеке. В прихожей она натыкается на ящик с перепиской 1920-х: письма от некой Клары упоминают «исправление ошибок крови». Её сводный брат Джонатан рылся в кабинете, выдвинув нижний ящик стола с застрявшим перочинным ножом. «Ты уверен, что он не споткнулся *намеренно*?» — бросает он, разглядывая скол на дубовой периле. В саду, за заросшим прудом, садовник Томас копает
**Абзац 1:** София, графический дизайнер из Камдена, каждое утро покупает кофе с корицей в крошечной забегаловке у станции «Моргейт». Её сосед Марк, фрилансер-программист, вечно опаздывает на совместные завтраки: «Прости, опять завис в Zoom-созвоне», — бормочет он, на ходу застегивая рюкзак. По вечерам София рисует постеры для локальных концертов, а Марк слушает её жалобы на клиентов через тонкую стену. «Ты точно не хочешь сменить айдентику на что-то менее… кислотное?» — спрашивает он,
Дэн Хок копался в мусорных баках за пабом «Красный якорь», когда нашел окровавленный платок с вышитыми инициалами «Л.Р.». Дождь стучал по жестяной крыше, а запах перебродившего пива смешивался с вонью от гниющих овощей. В кармане его потрепанного твидового пиджака зазвол телефон: «Опять не на месте? — спросила инспектор Мэйс, — Труп женщины в канале у доков. Без головы. Приезжай, пока тебя не выгнали». В автобусе по пути в порт Дэн вглядывался в лица пассажиров, пытаясь поймать обрывки мыслей.
В загородном имении Сорина, обшарпанные стены гостиной с выцветшими шторами стали ареной для споров. Ирина Николаевна, актриса с надтреснутым голосом, раздражённо поправляла кружевной воротник, пока её сын Константин Гаврилович расставлял стулья для своей абсурдистской пьесы. «Ты называешь это искусством? Это бред пьяного гимназиста», — бросила она, раздавливая окурок в фарфоровой пепельнице. Нина Заречная, соседская девушка в потёртом платье, робко перебирала листы с ролью у окна, за которым