За тех, кто в море (1947)

Капитан Борис Лубенцов, затянув ремень от бинокля потуже, спускается в тесный отсек подлодки Щ-307. В Мурманске осталась жена с дочкой — последнее письмо от них пришло две недели назад, смятый листок теперь торчит из кармана его промасленной куртки. Механик Иван Глухов, обтирая ветошью клапана, бурчит: «Опять на дно, товарищ командир? Дизель еле тянет…» Лубенцов, перебивая: «Через час — выход. Немецкий конвой у Кильдина. Не до сантиментов». Внизу, в радиорубке, Марина, сверяя частоты, ловит обрывки немецких переговоров. Её пальцы дрожат — вчера узнала, что брата под Севастополем ранило. «Тысяча метров… триста…» — считает штурман, пока корпус скрипит под давлением. Внезапно удар: глубинная бомба рвётся слева по борту. Стекла приборов трескаются, из-под люка сочится маслянистая вода. «Всплываем!» — Лубенцов хрипит, хватаясь за перископ. Глухов, уже втаскивая раненого матроса в торпедный отсек: «Двигатель заглохнет — всем крышка!»

Через три дня в порту, пока чинят пробоины, Лубенцов застает Марину у почтового ящика. Она молча сминает телеграмму — брат умер. «Держись, — капитан кладёт ей на плечо руку, пахнущую соляркой. — Завтра снова в море». В столовой Глухов, обдирая этикетку с консервной банки, спорит с коком: «Ты эту баланду хоть пробовал?» Кок плюёт на раскалённую плиту: «Соль кончилась. Вон у Марины спроси, может, из слёз намешала». Вечером на палубе Лубенцов находит матроса Петрова — тот, спрятав лицо в воротник, тихо плачет. «Ты чего?» — «Да так… Жена писала, хлеб по карточкам выдают — опилками с мухой пополам». Капитан молча протягивает свою пайку сахара. Утром лодка уходит на задание — за кормой остаются чайки да дымок от сгоревшего в рейде катера.