Фостин и прекрасное лето (1971)

Фостин, пятнадцатилетняя девочка в выцветшем синем платье, каждое утро помогала бабушке Элен собирать лаванду у каменной ограды дома. "Не мни стебли, иначе эфир улетучится", — ворчала старуха, завязывая пучки шпагатом. На рынке в Сент-Мари-де-ла-Мер Фостин меняла травы на сыр и рыбу, пока местный мальчишка Люк не подкатывал на велосипеде с погнутым крылом: "Слушай, в старом маяке нашли чей-то мольберт. Пошли до заката?" Вечером, пробираясь через заросли дрока, она наткнулась на мужчину в запачканной краской рубахе — Антуан смешивал охру и ультрамарин, бормоча: "Здесь свет ломается иначе... Ты видишь?"

На чердаке дома Элен пахло пылью и сушёным тимьяном, когда Фостин разворачивала найденный у маяка холст с полустёртой подписью деда. "Он учил меня видеть оттенки серого между штормами", — признался Антуан на следующий день, чиня замок на ставне мастерской. Люк, завидев их у колодца, швырнул в ведро камень: "Ты теперь только с бродягами водишься?" К концу августа Фостин выменяла у стекольщика три толстых кисти — под потрескавшейся штукатуркой в сарае проступил эскиз парусника, который дед не успел дописать. "Завтра принесу льняное масло", — сказала она, вытирая руки об передник, пока бабушка за окном перебирала медные кувшины.