Гойо (2024)

Лукас, 17 лет, втирает пятно от мате на рубашке, пока копается в коробках на чердаке бабушкиного дома в Ла-Бока. Под слоем старых газет 1983 года — потрепанный дневник с инициалами «Э.Р.». На третьей странице выпадает фото: мужчина в лабораторном халате стоит рядом с машиной, напоминающей гибрид телеграфа и органа. «Это же дед Эстебан», — шепчет Лукас, когда снизу кричит сестра Марта: «Опять везешь хлам в комнату? Убери велосипед с кухни!». Ночью, при свете неоновой вывески «Пекарía Molina», он сопоставляет записи о «проекте «Серро»» с картой района — крестики совпадают с местами, где в прошлом месяце пропали трое подростков.

Хуан, друг Лукаса, царапает зажигалкой граффити на стене заброшенного завода в Ретиро: «Полиция ищет тут наркотики, а не твои конспирологии». Они пробираются через дыру в заборе, где Марта уже снимает показания с портативного дозиметра. «17 микрорентген — тут не просто старые трансформаторы», — бросает она, ломая замок на двери подвала. Внутри — комната с образцами кварца, испещренными такими же символами, как в дневнике. Когда Карла, бывшая ассистентка Эстебана, расшифровывает записи за футболками в стиранной кофейне, Лукас перебивает: «Значит, эти камни — не источник энергии, а… антенна?». Гул из канализационных туннелей нарастает, пока они спорят, вызывать ли полицию или лезть глубже.