Если бы эти стены могли говорить 2 (2000)

В пригороде Чикаго, 1961 год. Эдит, 65 лет, в очках с толстыми линзами, прячет письма от Эбби в треснувшую шкатулку из-под бижутерии. После смерти партнерши ее выгоняют из дома племянник Эбби в кожаных ботинках, скрипящих на лестнице: *«Тетя никогда не упоминала вас в завещании»*. Она крадет любимую кружку Эбби с надписью *"Лучшей медсестре-1943"*, пряча ее под шерстяной шаль. В соседнем квартале, 1972: Линда, студентка-феминистка с выгоревшими на солнце волосами, красит стену в коммуналке пурпурной краской, пока ее девушка Эми чинит велосипедную цепь масляными руками. *«Опять эти уроды из профсоюза кричали "Лепешки!" у ворот»*, — бросает Линда, вытирая краску с дверной ручки тряпкой, пахнущей скипидаром.

2000 год, Бруклин. Кали, 28-летняя барменша с татуировкой стрекозы на ключице, роется в аптечке, ища тест на овуляцию, пока Фрэн, ее жена-адвокат, спорит по телефону с клиенткой: *«Нет, Сьюзен, развод через гетеросексуальный адюльтер — не "прогрессивный поступок"»*. В клинике репродукции доктор Мендоза в белом халате с пятном от кофе показывает им профили доноров. *«Вот №228 — магистр экологии, аллергия на арахис»*, — говорит он, а Кали шепчет Фрэн: *«Смотри, у него твои брови»*. Они спорят в такси по дороге домой: Фрэн хочет заморозить яйцеклетки, Кали тянет резинку от трусов через запястье. *«Я не стану инкубатором для твоего перфекционизма»*, — бормочет она, глядя на рекламу детских смесей за окном.