Эмилия, журналистка из рижского района Плявниеки, копается в архивах полицейских отчетов за 2018 год. Ей мешает навязчивый звон холодильника — тот самый, что Мартин обещал починить еще неделю назад. На экране ноутбука застыла фотография Дависа, 16 лет: дырка на рукаве школьной куртки, левый висок в шраме от детской аварии. "Он сам ушел", — говорит участковый Озолс по телефону, чавкая бутербродом. В парке Узвара, где нашли рюкзак подростка, Эмилия замечает Андреяса, соседа Дависа,
Лаура, 24 года, в рыжем пальто с потёртыми локтями, копается в старом сундуке на чердаке рижской хрущёвки. Находит конверт с итальянским штемпелем 1987 года и фотографию женщины, похожей на неё, но в платье с геометрическим узором — «*Non so parlare italiano,* — бормочет она, разглядывая обратный адрес: Via Monte Napoleone, 15. Милан*.»* В это же время София, 19 лет, красит губы ярко-красной помадой перед зеркалом в тесной миланской квартире, пока её парень Марко с сигаретой в зубах ворчит:
Знаешь, иногда кажется, что 1919-й в Латвии — это как гигантский котёл, где всё кипело и взрывалось. Только представь: империя рассыпалась, как карточный домик, а тут ещё эти бесконечные перестрелки, крики, грязь… То царские офицеры цепляются за прошлое, то немцы лезут со своими интересами, а латышские стрелки — они же как раскалённое железо: с одной стороны свои, с другой — чужие. И вся эта мешанина — будто кто-то взболтал адский суп из амбиций и штыков. А политики? Ох, эти господа в