В центре Будапешта, в крохватой квартирке на улице Ваци, сестры Ливия и Мартон Ковач разбирают старые вещи отца после его внезапной смерти. Ливия находит в ящике комода часы *Orient* с царапиной на циферблате и вложенной фотографией: отец стоит рядом с незнакомцем в сером плаще на фоне здания парламента. «Ты вообще помнишь, чтобы он кого-то приглашал сюда?» — Мартон переворачивает снимок, где чернилами выведено *«Késik a vonat»* («Поезд опаздывает»). На следующий день Ливия, работающая
Ласло, худощавый архивариус в очках с толстыми линзами, копался в подвале Национального музея Будапешта, разбирая коробки с экспонатами 1945 года. Между пожелтевших писем солдат он нашёл потёртый медальон с гравировкой лисы — синяя эмаль на лапе отслоилась, оставив пятно, похожее на кровь. «Смотри, Габор, — прохрипел он коллеге, тыча пальцем в находку, — это же символ восстания Ракоци! В учебниках про такое молчали». Габор, жуя бутерброд с паприкой, пожал плечами: «Может, бабушка твоя обронила,
Эржебет, 19 лет, моет посуду в кафе «Золотой фазан» возле рынка «Лехель» в Будапеште. Мать звонит каждый вечер: *«Если не пришлешь 30 тысяч форинтов до пятницы, выселят из той конуры»*. После смены Эржебет прячется в подвале общежития на улице Кишцелли, где поет каверы под старый синтезатор Yamaha — мониторы трещат, шнур перевязан изолентой. Сосед Ласло, студент-медик с татуировкой жука-оленя на шее, подслушивает через вентиляцию: *«Эй, Божка, если не зальешь трек в сеть до рассвета, я сам