В старом районе Гаваны, где облупившиеся фасады домов прячутся под бугенвиллеей, голландская студентка Лотте ищет архивные записи о кубинском дедушке. Запах жареных бананов и ржавых водопроводных труб преследует её на рынке *Меркадо-де-Сан-Хосе*, где местный механик Карлос чинит советский «Москвич» 1982 года. «*¿Tu abuelo luchó en Angola?*» — спрашивает он, вытирая руки промасленной тряпкой, пока Лотте переводит обрывки писем с нидерландского. Их диалоги обрываются гудками таксистов, а по
Софи, 24 года, разливает эспрессо в кофейне на углу Харлеммерстраат, когда Томас, ее парень-студент, забегает с аптечным пакетом. "Ты точно не перепутала? Может, съела что-то несвежее?" — бормочет он, разглядывая три теста с розовыми полосками. Они живут в пятиэтажке 1930-х с треснувшей плиткой в ванной и соседкой-пенсионеркой, которая каждое утро стучит метлой в потолок из-за скрипа паркета. Вечером, пока Томас перечитывает конспекты по урбанистике, Софи гуглит "как скрыть живот
Знаешь, есть такая Мариан — худая, как тень, будто ветер сдует. Работает ночной медсестрой там, куда люди приходят… ну, чтобы уже не уйти. Говорят, она чувствует их боль — прямо кожей, как будто это её собственные раны ноют. Стоит у кровати, смотрит такими глазами… Будто прощается с роднёй, которую впервые видит. Жутко? Может. Но и понять её хочется — она же не просто плачет украдкой. Вот только странное дело: одних она будто держит за руку, пока те не уплывут в тишину. А другим… тьфу, даже