Йохан, пастор из пригорода Копенгагена, роется в ящике с инструментами, пытаясь починить протекающий кран. Его старший сын, Магнус, 17 лет, закатывает глаза: «Опять проповедь о смирении, а сам сквозь зубы материшься». Младшие — Лива, Эмиль и Стина — рвут обои в гостиной, пока их мать, Сигрид, разбирает квитанции за электричество. В пятницу Йохан тайком едет в порт, где его брат, Олаф, торгует крадеными запчастями. «Церковь не прокормит четверых», — бросает Олаф, протягивая пачку купюр. Дома
Лив, в потёртом свитере поверх купальника, поправляет эластичный бинт на колене, пока Астрид у зеркала повторляет *grand battement*. Зал пахнет старым деревом и маслом для пуантов. "Ты снова пропустишь разминку, и через месяц будешь ходить, как моя бабушка", — бросает Астрид, вытирая локоть о бархатную штору. За окном — дождь над каналом Нюхавн, где туристы тыкают пальцами в разноцветные фасады. Лив молчит, ковыряет пластырь на пятке: завтра отбор в *Kongelige Teater*, а её левая
Знаешь, иногда смотришь кино — и будто кулаком по душе ударяют. Вот как в том фильме про отца, у которого четверо детей. Боже, как он всё тянет? То мелкие ноют, то работа горит, а сам он — как белка в колесе, только без перерывов на кофе. И ведь не супермен какой-то, а обычный мужик, который то макароны на ужин варит, то уроки с детьми проверяет в три ночи. А эти моменты, когда он просто молчит, глядя в окно... Кажется, вот-вот взорвётся или сбежит. Но нет — встаёт и идёт дальше. Меня аж
В портовом районе Копенгагена, на улице Скт. Альбанс, 17-летняя Эбба Рейнвальд чинит велосипедный замок перед кирпичным домом с облупившейся синей краской. Её отец, Олаф, моряк-дальнобойщик, привозит из Гамбурга ящик бразильского кофе, спрятанный под рыбьими тушами: «Скажи маме, это для булочной Хансена — не распаковывать». В подвале, за банками солёных огурцов, мать Лиса находит старые письма от женщины из Оденсе, подписанные «Твоя Астрид» — их прячет за радиатором, когда слышит шаги дочери на