Бибиана Беглау

Луна возвращается в прибрежный городок на Балтике после смерти отца. В старом доме семьи Фишер она находит в кладовке коробку с письмами 90-х, адресованными её матери, Катарине. На конвертах — пятна вина и следы пепла. «Зачем ты прятала это?» — Луна тычет пальцем в строку, где незнакомый почерк упоминает её имя. Катарина молчит, поправляет занавеску с выцветшими розами. Брат Йонас, чинящий во дворе мопед, бросает гаечный ключ: «Перестань копаться в прошлом. Тебя тут десять лет не было». Ночью
Лена, с рыжими прядями, выбивающимися из-под кепки бариста, размазывала пенку на капучино, когда почтальон в мокром плаще сунул ей конверт с цюрихским штемпелем. Брат Маркус, три года молчавший после переезда в Швейцарию, писал корявым почерком: *«Нашли черную папку в старом особняке на Боденском озере. Цифры не сходятся — они воруют через детские приюты. Если что-то случится, ищи ключ под крыльцом»*. За стойкой Феликс, полируя блендер, бросил: «Опять твой придурок-идеалист голову морочит?
Представь: ты — виолончелистка, которую когда-то пророчили в звезды, а теперь ты перебиваешься уроками в душных классах. Всё из-за того проклятого выгорания, которое выжгло душу, как осенний лист. А тут вдруг появляется *он* — ушлый скрипач с берлинских улиц, который играет так, будто в каждой ноте спрятан кусочек его бунтарского сердца. Вы — как огонь и вода, но судьба, черт побери, сводит вас в дуэт ради конкурса, который может перевернуть всё. И ты ловишь себя на мысли: «А вдруг этот наглец
Представь себе тихий провинциальный городок, где каждый знает соседа в лицо, а сплетни разносятся быстрее, чем запах свежего хлеба из булочной. Сюда, словно камень в стоячую воду, падает новость: местный священник, учительница и врач связаны общим прошлым, о котором они десятилетиями молчали. Тут-то всё и начинается — невидимая паутина лжи вдруг рвётся, вытаскивая на свет грехи, которые кто-то очень старательно присыпал песком времени. Священник, который вечно твердит о прощении, сам не может
Знаешь, есть такая история — мурашки по коже. Январь 1942-го, концлагерь Дахау. Представь: пастор Анри Кремер, измождённый, в полосатой робе, и вдруг — приказ! «Отпуск на девять дней, – говорят, – поезжай к семье в Люксембург». Слушай, а как вообще «отпуск» звучит из уст эсэсовцев? Прям как насмешка. Оказалось, не просто так его выпустили — надо епископа местного завербовать, чтоб с нацистами ручку пожимал. Типа: «Ну ты ж священник, они тебя послушают». Жесть, да? И вот он едет — между колючей