Ece Baliç

Мина, 17 лет, каждое утро проверяла, не созрели ли плоды на фиговом дереве во дворе их стамбульского дома. Её бабушка, Гюльтен, выходила на балкон в выцветшем халате, стучала кофейной чашкой о поднос: «Опять Давида ждешь? Его фамилия – Леви, а не султан. Не вернётся». Девушка прятала в карман платка сухие инжирные листья — знак для Давида, что подвал, где он скрывается от военного призыва, безопасен. На улице Истикляль, возле аптеки с треснувшей вывеской, она оставляла крошки халвы на парапете,
Лейла, старшая из сестер, каждое утро заваривала крепкий кофе в потрескавшейся джезве, пока Элиф ворчала из-за разлитого на стол варенья. Их дом в Бешикташе с облупившимися ставнями стоял в пяти минутах от переполненной школы, куда Мелек, младшая, вечно опаздывала, забывая тетради с уравнениями на кухонном столе. «Опять ты в своем облаке», — бросала Лейла, застегивая сумку с документами из больницы, где работала медсестрой. По вечерам, когда шум парома с Босфора доносился через открытое окно,