Айя с утра разгружала коробки с лапшой «Миэ Горан» у входа в магазин, когда заметила, что Сурья опять не дозаказал сахар. «Сколько раз повторять? Без него печенье для детского фестиваля не испечем», — бросила она, вытирая пот с виска. Сурья, потягивая холодный чай из термоса, неловко почесал затылок: «Думал, остатки со склада есть…» Гарин, их сосед-студент, пытался примирить их, предлагая купить сахар у своей тётки с рынка, но Айя уже мчалась на мопеде через переулок, объезжая лужи от ночного
Рая, 27-летний журналист из Южной Джакарты, находит в старом сундуке отца потрёпанный блокнот с пометкой «Ади, 1998». За чашкой копи лювака в задымлённом варунге он замечает, как буквы на страницах перестраиваются сами: «Они убили меня за правду о шахте в Борнео». В ту же ночь в квартире с протекающим кондиционером появляется полупрозрачный мужчина в очках с треснувшей линзой. «Ты прочитал мои записи — теперь помоги их опубликовать», — голос призрака шипит, как помехи на дешёвом радио. Рынок
Адития копался в старом сундуке отца, вытащил потёртую карту с отметками возле шахт на Суматре. Сестра Рахаю, закатывая рис в банановые листья, бросила через плечо: *«Ты веришь этим каракулям? Дядя Баюнг уже перекрыл доступ к порту»*. В доме пахло жареным темпе и гвоздикой — мать, не поднимая глаз, шептала молитвы у алтаря с фотографией покойного мужа. На следующее утро Адития нанял рыбацкую лодку до Палембанга, спрятав нож *крис* с треснутой рукоятью под рубашкой. В трюме тряслось три ящика