Гризельда Агата

Райя, 17 лет, торопливо перебирает связку банановых листьев на заднем дворе семейного *варунга* в Джокьякарте. Запах жареного темпе и кокосового молока висит в воздухе. «Эй, эти креветки для пепес еще живые?» — кричит через закопченную кухню ее отец, Сударсо, вытирая лоб краем клетчатой саронг. В дверях появляется Ади, парень с выгоревшими на солнце волосами и рюкзаком, набитым пакетами асама. «Слушай, у тебя остался галангал? У меня для бабушки лекарство горит…» — он роняет на пол потрепанный
О, этот фильм… Слушай, я до сих пор не могу решить, восхищаться им или злиться. Помнишь, как там всё начинается — тихо, будто бы ничего особенного, а потом бац! — и ты уже втянут в эту странную игру, где границы между "моё" и "твоё" тают как сахар в кипятке. Честно, у меня мурашки бежали, когда главный герой впервые столкнулся с тем… ну, с этим самым. Такое чувство, будто сам сидишь в том прокуренном кабинете и чувствуешь, как стены сжимаются. А ещё эти диалоги — боже, они