Группа боснийских военных, окутанная плотным ночным туманом, не заметила, как заблудилась и к рассвету обнаружила себя на опасной близости от сербских позиций, став мишенью для вражеского огня. Внезапно разразившийся бой был коротким, но оставил после себя тяжелые последствия. На узкой полосе никого, что разделяла две стороны, оказались трое раненых: один серб и двое боснийцев. Ситуация усложняется тем, что один из боснийцев оказался на мине, и любая попытка переместить его может привести к
Мики, мелкий воришка в потертом пиджаке, затерялся среди пассажиров вагона третьего класса. Его подруга Нада, в платке с выцветшими узорами, шикала на него, когда он потянулся к кожаному чемодану инженера Зорана. «Брось, Мики, опять начнешь!» — прошептала она, поправляя сумку с бутербродами. Мики усмехнулся: «Тут даже замка нет, Нада. Чувак сам напрашивается». Зоран, нервно теребя серебряный мундштук, курил у окна, не замечая, как его документы по строительству моста смешались с газетами на
В заводском районе Нови-Сада Милош, механик с обожжёнными пальцами от папирос, чинил грузовик, пока сосед-серб Сречко не принёс слухи о забастовках в Титограде. «Ты слышал? Вчера в Сараево опять стреляли у мечети», — бросил Сречко, размазывая сажу по лбу. В тот же вечер сестра Милоша, Аница, студентка-медик, перевязывала раненого албанца в подвале общежития — его притащили хорваты-сокурсники, шепча: «Только не кричи, а то полиция уже у вокзала». На кухне мать резала лук, игнорируя радио, где
Марко приезжает в Белград после десяти лет отсутствия, селится в полуразрушенном доме на окраине, где на чердаке находит коробку с фотографиями отца-военного и письмами на сербском, пожелтевшими от времени. В кафе «Златибор» у моста через Саву он сталкивается с Иваном, старым другом, который, попивая ракию, бросает: «Думал, тебя сожрали небоскрёбы в Токио». Марко молча разглядывает царапину на столе — ту самую, оставленную ножом в их последней драке перед отъездом. Сестра Елена, управляющая
Представьте себе Перу Илича — этого тихого киномеханика из Белграда, которого все звали Мамарош. Ну, знаете, «маменькин сынок» — так дразнили, а он и не спорил. Жил себе в своём уютном мирке: старые киноплёнки, запах попкорна, да мамин фасолевый суп с копчёной колбаской, от которого аж дух захватывало. Его кинотеатр был как машина времени — там вместо голливудской мишуры крутили советскую классику, ту самую, где люди умели радоваться просто так, под гармошку да приплясывая. Казалось, так будет