Зейнеп, посвятившая свои годы профессии учительницы, всегда считала свою семью оплотом счастья и уверенности в жизни. Ее дни наполнялись радостью от каждого момента, проведенного с любящим мужем и двумя детьми, которые были ее главной гордостью. Однако, этот мирный поток жизни неоанно обрывается, когда исчезает ее дочь, оставляя после себя лишь вопросы без ответов и глубокую бесконечную боль. Поиски начинаются сразу же, но каждый безрезультатный день только добавляет тяжести к уже невыносимому
Бахар, молодая учительница из Измира, приезжает в стамбульский особняк, доставшийся ей после смерти отца. В доме с треснувшими ставнями и запахом сырости она находит коробку старых писем на османском языке, спрятанных под половицей в кабинете. Её младший брат Мехмет, студент-инженер, скептически щурится: «Зачем нам этот разваливающийся дом? Продали бы и разделили деньги». Бахар замечает, что на семейных фото в альбоме с облезлым переплетом лицо их матери всегда заклеено бумагой. Помощница по
Эмир, 23 года, моет чашки в кафе на перекрестке Истикляль и переулка с граффити. Селедочные запахи с рыбного рынка в Кадыкёй смешиваются с корицей из пекарни через дорогу. «Опять забыл выбросить мусор?» – бросает Айше, поправляя платок на голове, когда замечает переполненное ведро. Она приносит ему пакет с симитами, пока он вытирает разводы на столешнице из сколотого мрамора. По вечерам он смотрит, как паромы уплывают к Эминёню, считая чаек с обожжёнными крыльями. В пятницу мать звонит из
Хасан, хирург из Стамбула, возвращается в родной приморский городок после смерти отца. В наследство ему достается старый дом с трещинами на стенах и коробка писем на турецком, адресованных незнакомой женщине по имени Лейла. За чашкой утреннего кофе с кардамоном он спрашивает соседку Эмине: "Кто приходил к отцу перед смертью?" Та пожимает плечами, но через день подкидывает в почтовый ящик фотографию 80-х — на ней отец стоит рядом с девушкой в платье в горошек, лицо вырезано ножницами.
Эмир, архитектор с хронической бессонницей, каждое утро покупает бублик-симит у уличного продавца возле мечети Сулеймание. Его жена Лейла, учительница младших классов, развешивает постиранные простыни на балконе их квартиры в районе Бешикташ, откуда виден ржавый трамвайный рельс. «Опять ночевал в офисе? У тебя на рубашке следы маркера», — бросает она, не отрывая прищепки от веревки. Он молчит, разглядывая трещину в плитке на кухонном полу — ту самую, которую годами обещает заделать. В среду
Вот представь: доктор Ойя наконец-то возвращается в родной Сармашик, встречает старых подруг — тех самых, с кем когда-то делила парту в лицее. Думаешь, милая ностальгия, смех до слёз над юношескими глупостями? Как бы не так! Всё начинается с невинных шуток, а потом — бац! — будто кто-то спичку бросил в бензин. Эти женщины вытаскивают из прошлого такое, что волосы дыбом. То ли зависть за старую школьную любовь, то ли тайны, которые лучше бы и не вспоминать... А потом уже не остановиться:
Знаешь, как бывает — вроде обычная история про несправедливость, а цепляет так, что сердце сжимается? Вот представь: девчонка, которая вместо учебы или тусовок со сверстниками сутками роется в старых бумагах, ищет зацепки. Её отца посадили за то, чего он не делал, а те, кто его кинули под статью, теперь важные шишки — смеются в дорогих костюмах. И ведь все вокруг давно махнули рукой: мол, смирись, система не ошибается. Но она не может. Даже если придётся сжечь мосты, перестать спать по ночам и
Представь: начало сороковых, где-то на окраине мира два парня — Рюштю и Музаффер. Поэты, понимаешь? Не те, что с портретов в учебниках, а настоящие — чудаковатые, с горящими глазами и прокуренными лёгкими. Туберкулёз их корежил, но они всё равно таскали тетрадки по этому новенькому шахтёрскому городку, будто стихи могли спасти мир. А вокруг — бетонные коробки, гул машин, страна, которая сама как подросток: торопится вырасти, спотыкается, ломает ногти о модернизацию. И вот они, с их кашлем и
Знаешь, я недавно смотрел фильм, который будто вырвал кусок из чьей-то памяти и перенес на экран. Режиссер, кажется, вывернул наизнанку собственное детство — эти полузабытые страхи, запахи пыли на дорогах, крики на чужом языке... История про 1923 год, когда тысячи людей — турок, греков — словно пешки, которых грубо переставляли через границу. А всё это показано глазами мальчишки лет десяти. Представляешь? Он даже толком не понимает, зачем взрослые воют по ночам или закапывают иконы в огороде,