Сорок четыре (1958)

В старом пражском доме на Виноградах, где обои отслаивались углами, жила Эва Кралова — вдова с тремя детьми. Ее старший сын, Томаш, подрабатывал грузчиком на складе у реки, носил рваные кожаные перчатки, которые вечно пахли рыбой. Однажды он нашел в ящике с углем конверт с немецкими письмами и фотографией незнакомого офицера. «Мать, это же дедов почерк», — ткнул пальцем в подпись, но Эва, вытирая руки о фартук, бросила: «Выбрось. Прошлое пусть гниет». На следующий день Томаш встретил у трамвая №11 Яну — студентку-историка в очках со сломанной дужкой. Она разбирала архив в подвале Карлова университета, где нашла список из 44 фамилий, зачёркнутых красным карандашом.

Заводской район Либень зимой покрывался жёлтой изморозью. Томаш и Яна прятались в котельной, сверяя документы: офицер на фото оказался связан с расстрелом в Лидице. Эва, узнав, разбила сервиз с синими ромашками: «Вы лезете в печь, дураки!» Но Томаш уже договорился со смотрителем кладбища в Усти-над-Лабем — тот согласился открыть семейный склеп Краловых. В железной коробке под плитой лежали письма 1944 года: дед Томаша снабжал информацией партизан, пока его не выдали. Янa, листая страницы, прошептала: «Твоя фамилия в списке… сорок третья». Они не заметили, как в окно котельной заглянул мужчина в сером пальто — тот самый, что неделю следил за Эвой у мясной лавки.