Юлий Цезарь (1970)

В Риме Цезарь, затянутый в белую тогу с пурпурной каймой, разбивает лагерь у Марсова поля. Его пальцы барабанят по карте Галлии, пока он спорит с Марком Антонием о поставках зерна: «Если легионы съедят последнее просо — следующий бунт начнется не в провинциях, а здесь». Тем временем Брут, пряча под плащом вощеные таблички с именами заговорщиков, шепчет Кассию у фонтана Аполлона: «Он называет меня сыном, но каждый налог в Африке — это кинжал в спину Сената». Кальпурния, обмахиваясь веером из павлиньих перьев, роняет в разговоре с рабыней: «Он трижды переспросил, какого цвета была жертва в святилище… Боги молчат, а я не сплю».

После мартовских ид тело Цезаря накрывают темно-синим покрывалом, испещренным вышитыми орлами. На форуме толпа рвет одежду, а ремесленник из Субуры ворчит, разливая дешевое вино: «Вчера боялись цензоров, сегодня плачут — завтра опять продадим им сапоги для легионов». Октавиан, перебирая письма Цицерона в доме у Тибуртинских ворот, срывает печать кинжалом: «Дядя верил в закон, а они верят только в кровь на ступенях». Агриппа, чистя коня у конюшен Лепида, бросает через плечо: «Если египтянка привезет с собой тех крокодилов — мы превратим Рим в болото». В провинциях ветер гонит песок по дорогам, где легионеры, обмотанные грязными бинтами, спорят, сколько динариев стоит голова Брута.