Ленинградцы, дети мои... (1981)

В бомбоубежище школы №17 на углу Невского и Литейного трое подростков — Анна, Виктор и Мария — делят пайку хлеба. Анна, протирая очки грязным платком, шепчет: «Вчера на Сенной видели, как фугаску с крыши сбрасывали. Там ещё картошка в подвале осталась — проверю к вечеру». Виктор, чиня рацию обломком паяльника, хрипит: «Не лезь одна. У них патруль с собаками». Мария, распарывая старую шинель на портянки, кивает в угол: «Сашка из 5-го «Б» три дня не приходил. Мать его в госпитале — тиф». На стене — карта Ленинграда с крестиками заштрихованных маршрутов, в углу ржавая печка-буржуйка, пахнет жжёной резиной и щёлоком.

14 января 1942 года. Анна и Виктор тащат санки с ведром воды по обледеневшей Фонтанке. Возле Кировского завода натыкаются на раненого ополченца с перебинтованной головой. «Не орите, — хватает Анну за рукав мужчина. — Фрицы вчера прорвались к свинцовому цеху. Ваш пацан, рыжий, в бункере под турбинным цехом — передайте, чтоб ждал». Вечером Мария стирает в тазу окровавленные бинты, бормоча: «У них там глюкозы нет. Сказали, если до утра не принесут стрептоцид — ампутируют». На рассвете Виктор, пробираясь через развалины Гостиного двора, срывает с убитого немца сапоги — на подошве спрятаны три ампулы. Через неделю их грузят в грузовик у Ладоги: Мария суёт Анне свёрток с сушёной воблой, Виктор молча привязывает к её чемодану самодельный компас. Водитель, закуривая, бросает: «Там, за озером, говорят, яблони цветут». Санки остаются у обочины, колёса хрустят по насту.