Каждый десятый (1984)

Связист Иван Грошев, с обмотками на щиколотках и потёртой гимнастёркой, ковырял котелок тушёнкой в окопе под Смоленском. Рядом сапёр Петрович, бывший тракторист из-под Воронежа, мастерил из гильзы часы — стрелки вырезал из консервной банки. «Опять Маша пишет, мол, крышу продуло, дрова кончились», — бурчал Иван, суя письмо в планшет. Петрович, не отрываясь от работы: «Скажи, пусть к соседу ходит греться. У него, слышь, печь как у графа». На рассвете их подняли по тревоге — разведка доложила о немецких танках за рекой. Младший лейтенант Семёнов, студент-историк до войны, чертил на карте маршрут: «Через овраг, пока туман. Кто жив останется — в штаб доложит». Иван сплюнул, затянулся самокруткой с махрой — табак наполовину с дубом.

Через три дня из десяти вернулись двое. Петрович, с перевязанной головой, тащил на плащ-палатке раненого Семёнова. В медсанбате, пахнущем йодом и бензином, лейтенант, бредя, повторял: «Там ещё Василий… у каменного моста…». Иван, отмывая засохшую кровь с кабеля, усмехнулся санитарке: «Говорил ему — часы из гильзы к беде». Вечером в землянке, где на столе валялись пуговицы и гильзы вместо шахмат, Петрович выложил на стол грязный кисет: «Васькин. Подобрал, когда танк горел». Иван перебрал в пальцах табак, кивнул: «Завтра к Маше письмо напишем. Пусть крышу чинит — выживем, поможем». За дверью хрипел мотор полуторки — грузили ящики с патронами для нового плацдарма.