Эсперанса (1988)

В промерзшем цеху подмосковного завода инженер Игорь Соколов ковырял гаечным ключом в станке с заклинившим конвейером. «Опять шестерёнки залипли, — бросил он через плечо напарнику Сергею, вытирая мазут с пальцев об рваный свитер. — Смазку кончили, как в прошлый четверг». Через неделю его уже трясло в купе поезда Москва–Владивосток — командировка сорвалась из-за письма от мексиканской художницы Кармен Ривера, которая в это время торговалась на рынке Мехико за синюю керамику для мозаики: «Сто песо? Demasiado caro, старик, я знаю, ты подмешиваешь в глину опилки». Ей нужны чертежи советских турбин для фрески на фасаде фабрики — об этом договорились на пьяной вечеринке в посольстве, где Игорь разбил очки, наступив на балалайку.

В мастерской Кармен, заваленной эскизами черепов и стальными стружками, Игорь пялился на её самодельный станок для резки стекла: «Ты этим монстром хочешь резать витражи? У нас в Туле такие ещё в 60-е списали». Она хлопнула ладонью по ржавому корпусу: «Слушай, гринго, он работает, пока я пою — попробуй смазать шепотом». К утру собрали гибрид из московских шестерёнок и мексиканской сварки, но мозаика треснула при испытании. Сергей прислал телеграмму: «Завод встал, жду смазку и мозги». Кармен, разбивая лопнувшую плитку на осколки, сунула Игорю амулет с орлом: «Вези это своей маме — говорят, в Сибири духи любят серебро». Он положил рядом гильзу от патрона с застывшей смазкой: «Для твоего станка — если запоешь, мажь».