Наш рождественский дом (2024)

Лора, 58 лет, развешивает гирлянды над камином в старом доме в Вермонте, когда замечает трещину на стеклянном шаре с гравировкой «1987». Дочь Эмили, 27, врывается с чемоданом, пахнущим кофе из придорожной забегаловки: «Продать дом? Ты хотя бы нашла те письма, о которых папа говорил?» Она тычет пальцем в объявление риелтора, приклеенное скотчем к холодильнику. Лора молчит, поправляет очки с сиреневыми дужками и достает из духовки подгоревшее печенье. На лестнице скрипит ступенька — это младший брат Джейк, 19, в рваной толстовке, тащит коробку с отцовскими рукописями: «Тут про нас… Он хотел перестроить сарай под мастерскую».

Под слоем пыли на чердаке Эмили находит конверты с неотправленными открытками от матери, умершей в 2005-м. «Ты знала, что бабушка звала меня в Нью-Йорк?» — роняет она, разглядывая фото с облезлой ярмарки. Джейк чинит сломанную гитару отца, напевая фальшиво: «Думаешь, если мы спасем дом, он перестанет сниться?» Лора, перебирая счета на кухонном столе с царапиной от ножа, вдруг выбрасывает риелторский договор в мусорное ведро с ржавой педалью. «Завтра едем за сосной для новой ёлки», — говорит она, застегивая сапоги с оторванной пряжкой. Эмили достает из кармана ключ от сарая: «Там еще папины краски. Сделаем мастерскую… как он хотел». Джейк роняет банку с гвоздями: «Только если без этих ужасных гномов на лужайке».