Колыбель будет качаться (1999)

Марк, худой композитор в очках с треснувшей дужкой, пишет ноты на обороте счетов за электричество в съемной квартире на Бликер-стрит. Орсон, режиссер с неубранными волосами и пятном вина на рубашке, ставит стул посреди репетиционного подвала: «Если уберем декорации, зритель услышит слова. Твои слова, Марк». Джон, в пальто с вытертыми локтями, торгуется с владельцем типографии за дешевые афиши, пока за окном разносчик газет кричит о забастовках докеров. Актриса Лина, доигрывая сцену про проститутку и полицейского, просит кофе — бумажный стаканчик оставляет след помады на крышке пианино.

Премьеру переносят в полуразрушенный кинотеатр на 8-й авеню после того, как власти опечатывают двери театра Максима Эллиотта. Зрители в мокрых плащах рассаживаются прямо на сцене, пока полицейские в плащах с капюшонами перекрывают вход. «Мы не зрители — мы соучастники», — шепчет пожилая дама в шляпке с фатой, когда Марк начинает играть вступление на расстроенном рояле. Актеры в повседневных пальто поют хором с балкона, бросая афиши в толпу. К финалу второго акта в проходе между рядами задерживают контрабасиста — он отбивает ритм каблуком по жестяному ведру. Наутро газетчик выкрикивает заголовки о «крамоле», а Марк, покупая яблоко у лотка, слышит, как уборщик насвистывает его мелодию.