Хильма (2022)

Хильма, с вьющимися волосами, затянутыми в тугой пучок, каждое утро протирала мольберт в углу гостиной усадьбы Мурнабо. Рядом валялись засохшие кисти, тюбики с охрой и ультрамарином, перепачканные тряпки. «Спиритический кружок в семь», — напоминала Анна, раскладывая карты Таро на кухонном столе, пока Сигрид записывала в блокнот обрывки фраз из «сеансов» — *«Левый луч… треугольник света…»*. Хильма рисовала георгины из сада, но после заката, когда мужья подруг дремали у каминов, они обсуждали статьи Блаватской или спор между Эйнштейном и Лоренцем. «Ты точно веришь, что духи диктуют тебе эти… завихрения?» — Сигрид щурилась, разглядывая наброски спиралей между лепестками.

Эйнар, брат Хильмы, приезжал из Стокгольма раз в месяц, ворча на запах скипидара в столовой: «Нарисуй хоть портрет матери — продадим». В мастерской, спрятанной за дубовой рощей, она смешивала пигменты с яичным желтком, поверх ботанических эскизов выводила круги и кресты — «Композиция для храма», шептала, заклеивая углы холстов газетами. Письмо от Штайнера с предложением выставить работы в Берлине она спрятала под матрас, сказав Анне: «Они не поймут, пока не умру». На вокзале, провожая Сигрид, Хильма слышала гудок поезда и думала о том, как описать голубой оттенок сумерек — не «небесный», а «трещину между мирами».