Дмитрий Миргородский

В степях под Мелитополем красноармеец Иван Громов, командир отряда, чинит пробитое колесо тачанки. Рядом пулемётчик Макар, бывший шахтёр из Донбасса, ковыряет ножом засохшую грязь на кожухе «максима». «Опять эти колдобины — не дорога, а свиное корыто», — бормочет он, сплевывая махорочную крошку. В обозе фельдшер Оксана, перевязывая раненого бойца, спорит с пожилым кузнецом Семёном: «Вашу кашу из консервов хоть собаки ешьте — я больше луковой шелухи для отвара не найду». Ночью у костра проверяют
Рита вкалывает на ленинградском заводе, в цеху, где воздух густой от солярки. Каждое утро — очередь у проходной, перепачканные мазутом рукавицы, гул станков. Шурик, ее парень с третьего участка, вечно хитрит: «Слушай, у Клавдии Петровны в столовой остались пирожки с капустой. Успеешь — твои». После смены они бредут вдоль канала, он рассказывает про курсы механиков, крутит в руках болт с сорванной резьбой: «Вот выучусь — на аэродром возьмут. Смотришь, и тебя с собой заберу». Рита смеется,
Аленка, восьмилетняя девочка в клетчатом платье, переезжает с мамой Натальей из московской пятиэтажки в деревню Глазово к бабушке Лидии Петровне. Наталья, инженер с вечно мятым платком в сумке, торопливо объясняет: «Здесь тише, бабушке помощь нужна». В избе пахнет печным дымом и мочеными яблоками. Лидия Петровна, вязаная кофта с катышками, ставит на стол банку с парным молоком: «В городе, поди, такого не пила?» Утром Аленка, спотыкаясь о порог сарая, тащит ведро с картошкой, а бабушка,