Эмир копался в коробке со старыми газетами в подсобке антикварной лавки возле рынка Кадыкёй. На дне нашел потрепанный конверт с картой Стамбула, где красным крестом помечен участок возле Галатской башни. «Бак, Лейла,» — позвал он сестру, показывая лист через прилавок. Та, не отрываясь от чертежа реставрации византийской цистерны, бросила: «Опять дедушкины фантазии? Лучше помоги с расшифровкой турецких надписей на этих плитках». За окном уличный продавец кричал: «Taze nar suyu!», обдавая
Эмир тащит мешки с рисом через переулок Капалы Чарши, пот смешивается с пылью на шее. В кармане — смятый листок с расписанием тренировок в «Демир Джадде», зал в подвале с протекающей трубой. Тренер Хакан, бывший чемпион с шрамом через бровь, кричит: "Снова опоздал? Чай остыл, а Арда уже два раунда бьет грушу!" Эмир молча наматывает бинты, стирая мозоли от веревок на ладонях. Сестра Зейнеп передает лепешки с сыром через решетчатое окно: "Мама спрашивает, когда перестанешь прятать
Дениз, в поношенной куртке с оторванной пуговицей, мчалась через двор ткацкой фабрики «Сарай-текстиль», опаздывая на вторую смену. Запах машинного масла смешивался с ароматом жареных каштанов из ларька у ворот. Она врезалась в Гёкхана, который разглядывал отчеты, и рассыпала папки с документами. «Слепая курица!» — бросил он, поправляя часы Rolex. «Простите, инженер-бей», — пробормотала она, замечая дыру в проводке над станком №4. Вечером, протирая полы в особняке Джемиля — отца Гёкхана, она
В Стамбуле, на узких улочках Кадыкёя, 28-летняя Элиф, психотерапевт с потёртым блокнотом в руках, выслушивает жалобы пациентки Лейлы. Та, перебирая чётки, шепчет: «Он снова не пришёл. Говорит, работа, а сам пахнет чужими духами». Элиф замечает, как Лейла мнёт край платья с выцветшим узором. «Ты сжимаешь ткань, будто хочешь её разорвать, — говорит Элиф, поправляя очки. — А что *ты* чувствуешь, кроме злости?» За окном гудят паромы, смешиваясь с криками чаек. Вечером Элиф заходит в кафе «Хазине»,
Эмир, худощавый подросток в потертой куртке, каждое утро пробирался через шумный базар Кадыкёя, чтобы донести до ларька отца связки сушеного инжира. "Опять опоздал? — ворчал старик, закуривая крепкий чай в стакане с потрескавшимися краями. — Если не успеешь до пятничной молитвы, сам будешь объясняться с хозяином склада". В соседней мастерской, где чинили самовары, девушка Лейла прятала под платком фиолетовые пряди — следы неудачного эксперимента с хной. Ее младший брат, Ахмет, тайком
Представляешь, эта парочка — Кенан и Хазал — живут себе в какой-то тихой деревушке у самого моря. Вроде бы всё идеально: волны, закаты, клятвы вечной любви… Ну, знаешь, как в кино — «никогда не расстанемся», «предательства не будет». Ан нет! Врывается этот Вурал, и начинается… Он же в Хазал влюбился, как ненормальный! То цветы подбрасывает, то взглядами её достаёт — в общем, крутится вокруг, как мотылёк вокруг огня. А Кенан-то что? Стоит, наверное, кулаки сжимает, сердце рвётся. Интересно, до
Знаешь, есть такие семьи, про которых сразу ясно — они из тех, что держатся за свой статус зубами. Вот Ташкыраны из Стамбула — классика: шикарные приемы, безупречные манеры, но... всё рухнуло в один миг после смерти отца. Денег кот наплакал, долги растут как снежный ком, а мать — о, эта железная леди! — готова горы свернуть, лишь бы соседи не заподозрили, что они еле сводят концы с концами. То ли дело Илгазы — ну вы же понимаете, эти вечные «бизнес-гиганты» с их консервативными устоями. И вот
Кемаль, парень с облупившейся татуировкой на запястье, таскал мешки с цементом на стройке возле бухты Зейтинбурну. Его друг Али, затягиваясь сигаретой у киоска с симитами, бурчал: *«Опять эти хамалы с виллами Бейкоза сравнивают. Ты же знаешь, куда ветер дует»*. Вечерами Кемаль подрабатывал в автомастерской отца, чиня разбитые «Тофаши», пока не встретил Нихаль — дочь владельца текстильной фабрики. Она, в платье с вышитыми розами от «Vakko», случайно зашла в кафе «Халеп» спросить дорогу к