Пи снова втягивается в спор из-за участка рядом с рекой, когда тетя Сомприт приносит потрепанную карту 1960-х. «Здесь граница проходит через манговое дерево, а не через забор Чалермсаи», — тычет она в желтеющую бумагу, пока за окном дождь барабанит по жестяной крыше. Нак, перепачканный в глине после ремонта лодки, находит под половицей дедового дома конверт с письмами на китайском — оказывается, их прадед продал часть земли соседям за три золотых кольца, о которых никто не знал. Соседка Йин,
Линда, 27 лет, перебирает коробки с потёртыми вещами в магазине отца на улице Чароенрат в Бангкоке. Сомчит, её отец, умер неделю назад, оставив ей помещение с треснувшими витринами и запахом ладана, смешанным с пылью. В углу — старые часы с остановившимися стрелками, которые Сомчит всегда называл «хранителем времени». Перед смертью он прошептал: «Не открывай подсобку. Зеркало там… не для живых». Линда игнорирует предупреждение, находя за дверью овальное зеркало в раме из чёрного дерева. На
Пон приезжает в Бан Нам Кхонг после пяти лет учебы в столице. На рынке Талад Ной Ай, в белом халате с пятнами от травяных настоек, толкает его локтем: «Смотри, Нок опять у причала торчит. Говорит, каждую ночь кто-то в реке шевелится — не рыба, точно». В старом доме Пон находит коробку с фотографиями отца: снимки ритуала у Ват Пхра Нак, где мужчины в масках с перьями цапли льют рисовую водку в глиняные чаши. В углу — записка с обведенной датой: «18-е, полнолуние. Не пускай Мэй к воде». Сестра