Лука, бармен с рыжими прядями в волосах, каждое утро протирал стойку кафе *Al Tramonto* на площади Навона, пока Элена, реставратор с потрескавшимися от лака ногтями, копалась в архивах галереи Боргезе. Они столкнулись на рынке Кампо-деи-Фьори: он выбирал базилик для нового коктейля, она торопилась с папкой чертежей. *«Выпьешь кофе?»* — спросил он, поправляя фартук с пятном от гранатового сиропа. *«Не сегодня»,* — она махнула рукой, но через недель вернулась сама, принеся ему обгоревшую
Лючия приезжает в Портовено, крошечный городок на лигурийском побережье, после десяти лет жизни в Милане. Ее отец, Карло, лежит в больнице с переломом бедра — упал с лестницы, чиня ставни в своем бараке, где до сих пор сушит анчоусы на деревянных решетках. В углу кухни она находит коробку с письмами от матери, которая сбежала с греческим моряком, когда Лючии было шесть. «Ты похожа на нее», — бросает тетя Роза, разливая оливковое масло по бутылкам с желтыми наклейками. В порту Марко, бывший
В маленькой деревне у подножия Альп местный геолог Эмиль Шенэ находит трещины в скальных породах, не соответствующие стандартным картам. Его коллега Люси Моро, приехавшая из Марселя, замечает смещение координат GPS на 300 метров за ночь: *«Это не ошибка калибровки. Смотри — все датчики показывают одно»*. В кафе *«Ла Мер»* пожилой фермер Анри Бруар жалуется, что его коровник съехал в овраг, пока он спал: *«Как будто земля выпила вина и пошатнулась»*. Эмиль с Люси обнаруживают под старым
Марко, седой пчеловод с обветренными руками, каждое утро проверял ульи на окраине тосканской деревни Сан-Лоренцо. Пчелы гибли — последние три семьи остались. В дневнике он записал: *«23 апреля. Медвяная роса пахнет дымом»*. Его дочь София, вернувшаяся из Барселоны после разрыва с гитаристом Пако, нашла в сарае ржавый ящик с письмами матери. «Ты что, собираешься продать землю банке, как дон Альберто?» — спросила она, разглядывая счет за воду с красной печатью «ДОЛГ». Марко бросил лопату в глину:
В Палермо, на рынке Балларо, Винченцо Маттарелла торгует тунцом с утра, пока его сын Лука разгружает ящики с лимонами. В переулке за ларьком дочь Клаудия спорит с рыбаком: «*Чи мурири за фамилья?*» — бросает он, швыряя на землю пачку сигарет «Мальборо». Винченцо запрещает детям подходить к порту после заката, но Лука ночью пробирается к консервному заводу — там в ржавых контейнерах лежат свёртки с кокаином под маркой оливкового масла. Утром в церкви Сан-Доменико священник находит в ящике для
Марко, младший механик из Неаполя, ворует ключи от склада с партией электроники, чтобы покрыть долги брата Луки перед местным бароном. Вместо контейнеров с телефонами они находят ящики с окровавленными деньгами и пачкой паспортов. «Ты вообще смотрел, куда везешь фургон?» — Лука бьет кулаком по рулю, пока они сворачивают на проселочную дорогу к Сан-Ремо. Сара, девушка Марко, случайно слышит их разговор в кафе «Бьянка» — треснутая чашка эспрессо остается на столе, когда она убегает, прижимая к
В Неаполе, на чердаке дома с облупившейся штукатуркой, Марко Бьянки находит потёртый дневник отца-журналиста. Среди записей о забастовках 1980-х мелькает фото: мужчина с татуировкой в виде трёх волков на шее стоит у Бранденбургских ворот. «*Лукас Шульц. Берлин. 1989*», — выведено синими чернилами. Марко летит в Германию, пробирается через бар в Кройцберге, где пахнет перегоревшим маслом и табаком. В углу, за стопкой книг по криптографии, сидит Йохан — седой мужчина в очках с треснувшей оправой.
Представьте себе: двое парней, почти погодки, взрослеют где-то среди бескрайних сицилийских виноградников. Отец — тень из прошлого, а мать… Ну, ты знаешь, в таких историях матери всегда или святые, или проклятые. Их-то мамаша — красотка, которой впору на обложках журналов блистать, а не в этой богом забытой глухомани с её вечной пылью и виноградным брожением в воздухе. Шестидесятые? Да те же средневековые нравы, только вместо рыцарей — упрямые фермеры да вечные сплетни на раскалённых улочках.