Пятнадцать лет - это идеальный возраст, момент, когда жизнь только начинается. Это время, когда впереди столько всего интересного и неизведанного, и все возможности еще открыты. Но тут есть одно "но". Если ты родилась в семье, где ценятся старые традиции, пятнадцатилетие может стать испытанием. Особенно если твои родственники решают, что самый лучший способ отпраздновать этот день - это нарядить тебя в старомодное платье и заставить танцевать вальс перед всеми твоими друзьями. Такая
Кармен, продавщица на рынке *La Merced*, нашла в старом чемодане отца письма на розовой бумаге. Там упоминалась женщина по имени Исабель и адрес в районе Кондеса. "¿Qué diablos hacía él escribiéndole a una desconocida?" — бормотала она, разглядывая потёртую фотографию 1985 года, где отец стоит рядом с незнакомкой у фонтана *Fuente de Cibeles*. Её брат Эдуардо, таксист, отмахивался: "Deja el pasado, tenemos que pagar la luz". Но вечером, за рюмкой текилы в баре *El
Карлос Мендоса, 28-летний инженер из Мехико, каждое утро пробирался через пробки на проспекте Реформы, заедая кофе из картонного стакана чурросом. В офисе с кондиционером, где пахло пластиком и жареными бобами из микроволновки, он слышал в трубке голос тёти Росио: «Твой дед оставил тебе хижину в Сан-Паблито. Там коробка с его… *tonterías*». В деревне, где пыльные улицы пахли чили и дымом от углей, Карлос нашёл за алтарём с сахарными черепами потрёпанный дневник с рисунками *науаль* — существ,
Ольга, бывшая медсестра из Новосибирска, берет подработку няней через приложение «Доверься». Первый заказ — трехлетний Артём в панельной девятиэтажке на окраине. Мать мальчика, Карина, срочно улетает в Сочи на «деловые переговоры», оставляя на столе список запретов: «Не включать мультики после 20:00», «Только безглютеновые snacks». Пока Ольга разогревает гречневую кашу, Артём тычет пальцем в заляпанный кетчупом холодильник: «Хочу как вчера!» — «Вчера было мороженое?» — «Не-а, папа жарил котлеты
Харина, 17 лет, протирала пыль с медных подсвечников в мастерской отца Хуана, пока он выковывал подкову. Запах раскаленного металла смешивался с ароматом жасмина из соседского патио. «В Мехико хочешь? Там тебя ждут фабрики да мойки машин, — бросил он, ударяя молотом так, что искры попали на её поношенные кеды. — А здесь земля помнит наших предков». Она молча достала из-под стола потрёпанный учебник по архитектуре, где между страниц засох цветок бугенвиллии — подарок матери перед тем, как та
Карлос Мендоса, бывший инженер-строитель, заперся с десятилетней дочерью Лусией в подземном хранилище под своим домом в Истапалапе. Вместо объяснений он разложил на ржавом столе карту с пометками красным маркером: "Зона отчуждения — Тескоко", "Блокпосты — Чапультепек". Лусия, разбирая банки с фасолью, нашла под столом потрепанную фотографию женщины в платье с желтыми цветами. "Кто это?" — спросила она, но Карлос вырвал снимок, сунул в карман комбинезона: "Не
Эстебан Гарсия, 19 лет, таскает мясные туши на рынке «Ла-Мерсед» в Мехико. Рубашка в жирных пятнах, кроссовки с отклеенной подошвой — последние от брата-мигранта. Однажды в ящике с говяжьими почками находит амулет: ржавое кольцо с головой буйвола. Надел на палец — ладонь выгнулась, сухожилия вздулись, как канаты. «Хочешь сказать, теперь ты как тот урод из комиксов?» — Луис, друг детства, тычет в него костью от ребер. «Сам урод», — бурчит Эстебан, пряча копыто под столом, пока хозяйка лавки