Жан, 17 лет, в рваных кроссовках и кожаном браслете, тащит рюкзак с привязанным спальником через гравийную парковку под Дижоном. Его сестра Мари, на два года младше, протирает очки подолом рубашки, споря: *«Опять ночевать в этом сарае? В прошлый раз крысы крошки уволокли»*. Они меняют маршрут — вместо автостопа на Тулузу идут пешком к ферме, где старик в синей кепке разрешает переночевать в обмен на прополку грядок. На ужин едят тушёную фасоль из жестяной миски, слушая, как хозяйка ругает радио
Луиза, 17 лет, втискивается в узкую кухню панельной парижской пятиэтажки, пока мать разбивает яйца о край сковороды. «Ты вообще представляешь, как роды впишутся в твой график подготовки к BAC?» — голос матери перекрывает шипение масла. Девушка мнёт рукав свитера с катышками, глядя, как за окном мартовский дождь размывает контуры «Франс Мутон» — кафе, где вчера Антуан с татуировкой змеи на шее протянул ей кассету. «Послушай трек №4 перед сном», — он улыбнулся, пахнув корицей от круассанов.
Знаешь, есть такие истории, от которых щемит где-то внутри. Вот как этот профессор — Мэтью, кажется. Представь: Париж, осень, а он бродит по городу как тень. Философию преподает, лекции читает, а сам будто застрял в прошлом. Жена умерла, и всё — будто жизнь на паузу поставили. Говорят, время лечит, но у него, похоже, часы остановились. И вот однажды в автобусе — бац! — едва не грохнулся на пол. А тут она: Полин. Смеется, руку протягивает, будто солнечный зайчик в серый день. И ведь не просто