До/во время/после (2020)

Лина, 23-летняя бармен из Бруклина, каждую смену протирала стойку тряпкой с запахом прокисшего апельсинового сока. Карлос, ее сосед с третьего этажа, забегал перед рассветом, швырял на стойку мокрую от дождя куртку и заказывал «как всегда» — эспрессо с тремя кубиками льда. «Ты так и сгниешь здесь, — говорил он, разминая затекшие плечи после десятичасовой смены курьером. — Помнишь, как ты в школе рисовала комиксы про роботов-тараканов?» Лина в ответ щелкала полотенцем по его руке, указывая на очередь из таксистов, требующих кофе навынос. Ее кроссовки постоянно липли к полу, пропитанному сиропом от коктейлей.

На обрывке салфетки, приколотой магнитом-статуей Свободы к холодильнику, кто-то нарисовал ее лицо — угольные линии повторили шрам над ее бровью от детской аварии на роликах. Тамира, подписавшая эскиз, оказалась уличной художницей, чьи граффити с крылатыми крысами исчезали со стен за ночь. Лина и Карлос рыскали по заброшенным складам Уильямсбурга, находили банки с краской, пахнущие ацетоном, и надписи «Ищи под часами». Возле вокзала Джеймстрит, под бледным циферблатом, Лина наступила на разбитую раму — внутри лежал ключ от мастерской в Бушвике. «Ты серьезно хочешь вломиться туда?» — Карлос держал дверь, пока она водила фонариком по эскизам на стенах: все они изображали ее — с ожогом от чайника, с разбитой гитарой в руках, с крысиным хвостом. Где-то в темноте скрипнула дверь.