Нанда Примавера

В Сан-Вито, деревне у подножия холмов, почта ютится в здании с облупившейся желтой краской. Анна, в платье с заплаткой на локте, сортирует письма за стойкой, заваленной коробками из-под конфет. Утром заходит Лука, фермер, пахнущий овечьей шерстью. «Для Микеле, в Турин, — протягивает конверт, — пусть знает, тут опять град побил виноградники». Анна ставит печать с треснувшей резиной: «Сам-то когда к сыну соберешься?» Лука хмыкает, разворачивается, задевая кофейный стул с отломанной ножкой. На
Карло Рицци, слесарь с фабрики «Бреда», каждое утро заводил будильник на 5:30. В крохотной кухне на улице Виа Падова он разогревал вчерашнюю поленту, пока дети — Анна, семь лет, в платье с заплаткой на локте, и Лука, четыре года, в коротких штанах — молча ковыряли ложками в мисках. «Синьора Маркетти снизу опять жаловалась на шум», — бурчал он, завязывая галстук поверх неглаженой рубахи. На заводе, среди запаха машинного масла и свиста компрессоров, он пялился на конвейер, представляя, как
Марко Рицци, врач с выцветшим халатом и потёртым стетоскопом, каждый день пробирался через толпу в коридорах миланской страховой конторы. Его кабинет — узкая комната с линолеумным полом, где пахло формалином и старыми газетами. Вдове Карлаччи он говорил, перебивая голос клерка за стеной: «Справки из больницы Сан-Рафаэле есть? Без них не докажете, что Пьетро болел до увольнения». За окном грохотали грузовики, везущие кирпичи на стройплощадку за рекой. В обеденный перерыв Марко покупал булку с
Лука Манчини, водитель грузовика с хронической бессонницей, и Антонио «Тото» Рицци, его шурин-электрик, три недели таскали ящики с контрабандными сигаретами из порта Генуи в гараж на окраине Турина. В пятницу утром, разгружая партию «Marlboro», Лука нашел в одном из ящиков сверток с бракованными лирами. «Смотри, чернила расплываются, — тыкал он пальцем в купюру, — но с расстояния два к одному прокатит». Тото, облизывая конверт с зарплатой жены, хрипел: «Если Розелла узнает, что я заложил её