Староста Ладислав, в засаленном фартуке, стоял у колодца, споря с Йиржи о том, чья очередь чинить забор вокруг пастбища. «Опять мои овцы у тебя в огороде? — хрипел Йиржи, размахивая шапкой. — Пусть твой племянник гвозди вбьет, а не в трактире времени козла строит!» В корчме у Марты, где пахло тмином и сажей, дочь старосты Алена перетирала горшки, украдкой поглядывая на Петера, который чинил сломанный радиоприемник. «Скажи отцу, чтоб комбайн не гнал на северный участок, — бормотал Петер, — там
Мартин, лесник из предместий Брно, нашел первую косулю с переломанными ногами у ручья за старым кирпичным заводом. Шерсть зверя слиплась от чего-то маслянистого, а в кустах валялся окурок с синей фильтр-бумагой — такие выпускали только в Усти. «Неужели браконьеры?» — спросил он Веру, ветеринара из Праги, которая приехала на велосипеде с ржавой корзиной. Она вытерла руки об плиссированную юбку: «Смотри, на костях нет ран от пуль... Как будто их травили, но медленно». К вечеру они нашли еще двух
Эва, учительница литературы в пражской школе на улице Йираскова, каждое утро заваривает кофе в синей эмалированной турке, которую Ондржей, ее муж-архитектор, когда-то привез из Стамбула. Он задерживается на стройке нового офисного центра у реки, а она, проверяя тетради с сочинениями, натыкается на фразу ученицы: «Любовь — это когда папа моет мамину чашку от кофе, даже если опаздывает». В пятницу вечером, пока Ондржей рисует фасадные схемы, Эва надевает потрепанный свитер с оленями, едет
Знаешь, есть одна история, которую я пересматриваю каждую зиму — про ангела, который ну совсем не похож на этакого святящегося праведника. Представь: небесный посланник, но такой... растяпа, вечно путающийся в крыльях. Его спускают на Землю, чтобы научился понимать людей, а он в первый же день чуть не попал под автобус! Вот это поворот, да? Мне кажется, в этом весь смысл — как мы все, такие неидеальные, ищем свет даже в обычной грязи, толкучке и недосыпе. То ли он бабушке с сумками помогает, то