Алисия Андервуд

Эвелин Харпер, худющая блондинка с пятнами акрила на рукавах, каждое утро пробивает табель на фабрике игрушек в Бруклине. Конвейер грохочет, пахнет расплавленным пластиком. В обеденный перерыв она подбирает обрезки ткани из мусорного бака — шьет платья для кукол по эскизам, которые начальник Марвин называет «слишком жуткими». «Опять в браке копаешься?» — хрипит Марвин, выковыривая грязь из-под ногтей перочинным ножиком. Вечером, задержавшись упаковать партию «Мисс Лоллипоп», Эвелин находит в
Эмили, в платье с бахромой, затягивается сигаретой у камина, пока Генри, вечно поправляющий пенсне, копается в медицинском журнале 1893 года. Роза, в кислотной кофте и с кассетником Sony на бедре, ставит пластинку The Cure — звук скрипит, смешиваясь с треском радиатора. "Опять эти новосёлы будут ковры менять", — Эмили выпускает дым к потолку, где уже застыло пятно от её прошлой привычки. Генри хмурится: "Шумы в стенах достаточно. Нелепо устраивать цирк". Роза перематывает
Сэм, в потёртой кожаной куртке и с сигаретной зажигалкой в кармане джинсов, случайно сталкивается с Кэт у кофейни на Сансет-Стрип. Та, в идеально отглаженном платье от матери, роняет стаканчик с латте. «Ты… моя копия», — бормочет Сэм, разглядывая родинку над губой у Кэт. Оказывается, их разлучили в семь лет после пожара в особняке семьи Гриффинов: Сэм попала в приют Святой Марии, а Кэт растили как единственную наследницу. «Домой меня не пускают после десяти», — жалуется Кэт, вертя в руках ключи
Знаешь, вот эта история про подростковую бунтарку, которую родители подкинули бабушке, пока сами свалили на Гавайи… Ну, классика, да? Только тут всё не так просто. Мэллори, эта вечно наушники-в-ушах и глаза-в-телефоне, вдруг снова начинает тусоваться с Родни – тем самым соседским парнишкой, с которым они в детстве ловили жуков в саду. И всё бы ничего, но они же не могли просто печенье воровать у бабушки, правда? Нет, конечно, вляпались в какую-то жуткую семейную тайну – представляешь, типа